Мне показалось, что я ступаю по зыбучему песку.

Мы раздели друг друга. Я трясся.

— Зачем мы это делаем?

— Потому что мы это можем.

— Ты меня знаешь? Ты напишешь обо мне? О нас!

— Нет, — покачала головой Лиза.

— Но… как долго?.. Мне нужно знать. Одна ночь? Месяц? Год? Когда это закончится?

Я схожу с ума: да как можно ввязываться в интрижку; даже не зная, как она закончится?

Она засмеялась.

Не спрашивай меня. Загляни в собственный дневник, если тебе так важно.

Уйти я не мог. Заткнуться тоже.

— Ты же наверняка что-то напишешь. Ты знала, что мы поедем в этом такси.

— Нет. Я просто так сказала.

— Ты…

У меня отнялся язык.

— Но ведь так и получилось, гм?

Она вздохнула, погладила меня по спине и увлекла в постель. Я утонул в зыбучем песке.

— А мы…

Она закрыла мне рот рукой, и я наконец заткнулся.

— Никаких больше вопросов. У меня нет дневника. Я вообще ничего не знаю.

Лгать Элисон оказалось удивительно легко. Я обрел уверенность, что потом как-то выкручусь. Лгать самому себе — еще легче. Я стал воспринимать дневниковые записи как бессмысленный обязательный ритуал и едва смотрел, что вношу туда. Когда все же удостаивал дневник вниманием, выдержка сразу мне изменяла. Среди лживых, предательских многоточий и эвфемизмов попадались фрагменты откровенной, так и не распознанной в прошлом иронии. Теперь-то я понимал, что значат эти места. От некоторых панегириков супружеской верности и семейным ценностям меня просто тошнило. Я с трудом мог поверить, что так и не разгадал скрытого подтекста.

Но ведь не разгадал.

Риска выдать себя не было. Я волен был распоряжаться своим сарказмом так, как решил.

Как решу.

И ни больше ни меньше.

Приверженцы культов неведения заявляли, что знание будущего выхолащивает души. Утратив способность различать дурное и благое, мы утрачиваем и человеческий облик. Сомнамбулисты исповедовали в целом ту же доктрину, однако рассматривали вышеуказанное обстоятельство не как трагедию, предвещавшую апокалипсис, а как освобождение. Конец ответственности, вины и тревоги, дерзаний и провалов: падение в бездушность, увязание в великом космодуховном бланманже, пока тела выполняют предписанные им действия.

Я сам, зная будущее, или, точнее сказать, веруя в это знание, не чувствовал себя ни лунатиком, ни зомби в бесчувственном аморальном трансе. Я сохранял чувство контроля за своей жизнью. Я ощущал себя единой, растянутой на десятилетия личностью, и никто иной, как я сам, пытался увязать нити судьбы воедино [20] . Как могло это вневременное существо явиться чем-то меньшим, нежели человек? Я вырос на том, что знал о себе: о том, кто я есть, кем я был и кем мне суждено стать.

Но, разрезав ткань судьбы ножницами лжи, я впервые начал чувствовать себя именно что бездушным автоматом.

Закончив школу, люди обычно уделяли истории мало внимания, будь то прошлая или будущая история. А что уж говорить о серой зоне, простиравшейся между ними и именуемой настоящим. Журналисты продолжали собирать информацию и раскидывать ее во времени, но работа их с дохаззардианских времен претерпела существенные изменения. Тогда прямые трансляции были скорейшим способом распространения информации и обладали реальной, хотя и быстротечной, значимостью. Профессия журналиста не отмерла полностью, застыв в шатком равновесии между апатией и любопытством. Хотя из будущего поступали ровно те же новости, какие они могли нам предложить в настоящем, кто-то ведь должен был эти новости собрать и отправить в прошлое. Аргументация изобиловала изъянами (например, в пространственно-временной динамике возникали самоочевидные вопросы насчет гипотетических альтернативных миров, отмененных собственной противоречивой историей), но я в них не углублялся. Равновесие установилось, отрицать это не было смысла. Мы научились удерживать себя от излишней пытливости.

Когда 8 июля 2079-го китайская армия вторглась в Кашмир для «стабилизации обстановки в регионе», сиречь затем, чтобы отсечь тибетских сепаратистов от линий снабжения оружием и провизией, я не уделил этому происшествию особого внимания. Я знал, что ООН с завидной прямотой урегулирует конфликт. Историки уже десятилетия подряд воспевали дипломатическое мастерство генерального секретаря в разрешении кризиса; ей даже выдали Нобелевскую премию мира за три года до этого события, так сказать, авансом. Редкий жест для консервативной Королевской академии. Я с трудом припоминал, как все обернется, и сверился с общепланетным справочником. Оттуда явствовало, что 3 августа китайцы из региона уберутся, и конфликт будет исчерпан с минимальными жертвами. Удовлетворенный, я занялся своими делами.

Но Приа ковырялся в подпольных сетях для хакеров и фриков; от него-то я и получил первую информацию. Особого вреда эти сети, разумеется, ни для кого не представляли — так, сплетни и злословия. Меня удивляло, что участники сообществ там находят. Иллюзию подключения ко всемирной деревне, пульсометру планеты? Кому нужно привязываться к настоящему моменту, если прошлое и будущее равнодоступны по любому запросу? Кому нужны малозначимые повседневные новости, если взвешенная, проверенная временем версия событий доступна так же оперативно или даже быстрее?

Когда Приа уныло сообщил мне, что в Кашмире развязана полномасштабная война, а счет жертв пошел уже на тысячи, я ограничился ехидным замечанием:

— Ну да, и Мауре выдали Нобелевку за геноцид.

Приа пожал плечами.

— Ты вообще слышал о человеке по имени Генри Киссинджер?

Я признался, что нет.

Я упомянул этот разговор при встрече с Лизой, полушутя, надеясь, что и она посмеется вместе со мной.

Она извернулась в постели и сказала, глядя мне в лицо:

— Ну да, он прав.

Я не принял этой реплики всерьез. Лиза отличалась специфическим чувством юмора, она вполне могла и поддразнивать меня.

— Не может такого быть, — сказал я наконец. — Я проверял. Все историки сходятся в том, что…

Лиза уставилась на меня с искренним удивлением, быстро сменившимся жалостью. Я знал, что она невысокого мнения о моем интеллекте, но не подозревал, что она меня за такого ребенка держит.

— Джеймс, историю всегда писали победители. Почему в будущем это правило должно нарушиться? Поверь мне, так все и происходит в действительности.

— Откуда ты знаешь?

Идиотский вопрос, конечно. Ее начальник работал в МИДе и должен был занять министерское кресло, как только партия в очередной раз придет к власти. Если у него и нет еще доступа к разведданным, то вскоре появится.

— Ну, мы помогали эту войну финансировать, — сказала Лиза, — вместе с Европой, Японией и Штатами. Спасибо эмбарго, после Гонконгского восстания Китай не мог закупать военные беспилотники. Они выставили людей в устаревшей броне против лучших вьетнамских роботов. Четыреста тысяч солдат и сто тысяч гражданских погибнут, пока участники коалиции сидят в Берлине и режутся в солипсистские видеоигры.

Я глядел мимо нее во тьму, не в силах вымолвить хоть слово.

— Почему? — спросил я наконец, недоверчиво. — Разве нельзя было все уладить заранее?

Она сердито посмотрела на меня.

— Как? Стрелки перевести, что ли? Предотвратить то, о чем знаешь наперед?

— Нет, но… если бы все знали правду, если бы это не утаивали…

— И что с того? Если бы люди знали, что война разразится, ее бы не произошло? Блин, когда ж ты наконец повзрослеешь. Война идет. Прямо сейчас. Больше мне нечего сказать.

Я вылез из постели и стал одеваться, хотя домой спешить смысла не было. Элисон все знает. Вероятно, она с детства знала, что ее муженек окажется подонком.