Полмиллиона погибших.

Это не рок, не судьба, не воля Господня и не Историческая Необходимость, коей мы обречены повиноваться. Это мы сами натворили. Своим враньем и подчинением лжи, которой нас кормят. Полмиллиона человек провалились в междусловные пробелы.

Тут меня вырвало прямо на ковер. Придя в себя, я принес щетку и старательно отчистил его.

Лиза печально созерцала мою возню.

— Ты не вернешься, так ведь?

Я слабо усмехнулся.

— Откуда мне знать?

— Ты не вернешься.

— Я думал, ты не ведешь дневника.

— Не веду.

И я наконец понял, почему.

Когда я включил компьютер, Элисон проснулась и сонно, беззлобно заметила:

— Некуда спешить, Джеймс. Если ты на сегодняшний вечер дрочил с двенадцати лет, утром ты его наверняка не забудешь.

Я игнорировал ее.

Она вылезла из постели, подошла к столу и заглянула мне через плечо.

— Это правда?

Я кивнул.

— И ты все это время знал! Ты собираешься это послать?

Я пожал плечами и нажал кнопку проверки. На экране выплыло окошко:

95 слов, 95 ошибок.

Я долго сидел, глядя на этот вердикт. О чем я думал? Надеялся перевернуть историю? Надеялся, что мой выплеск ярости переведет войну на другую колею, и реальность растворится вокруг меня, сменившись иным, новым, лучшим миром?

Да нет. История, прошлая и будущая, предопределена. Я не мог вмешаться в работу управляющих ею уравнений, но и мириться с ложью тоже устал.

Я вдавил кнопку «Сохранить» и выжег на чипе девяносто пять слов.

Навеки.

(Я уверен, что у меня не было выбора.)

Эта дневниковая запись стала для меня последней. Вероятно, те же компьютеры, что отцензурировали ее при «посмертной передаче», заполнили оставшееся место экстраполированной безобидной ложью, скормив маленькому Джейми сказочку.

Я блуждал по сетям, прослеживая весь спектр противоречивых слухов и не зная, кому верить. Я ушел от жены и бросил работу. Я перевел стрелки и оставил позади сладкое вымышленное будущее. Уверенности в себе как не бывало.

Когда я умру? Не знаю.

Кого я полюблю? Не знаю.

К чему придет наш мир, к утопии или Армагеддону? Не знаю.

Но у меня теперь открыты глаза, и я улавливаю в сетях крупицы ценных сведений. Там тоже не обходится без подделок и искажений, но лучше уж я буду терзать себя какофонией миллиона говорящих вразнобой голосов, чем снова завязну в болоте гладкой и правдоподобной лжи виновников геноцида, контролирующих машины Хаззарда [21] .

Временами я задумываюсь, какой бы стала моя жизнь без их вмешательства, но вопрос этот, разумеется, идиотский.

Она не могла бы стать иной.

Всеми манипулируют. Все — дети своего времени.

И наоборот.

Что бы ни уготовило мне неизменное будущее, одно я знаю наверняка.

Кто я — по-прежнему еще предстоит решить.

О большей свободе я не мог и просить.

И о большей ответственности — тоже.

Прогулка

Ветки и листья хрустят, хрустят на каждом шагу и это не тонкий шелест, а резкие отрывистые звуки неповторимого и непоправимого ущерба. Они вколачивают мне в голову осознание того факта, что никто не пройдет тем же путем. Поднимая и опуская ноги, я каждый раз подтверждаю: да, помощи ждать не откуда, никто не вмешается и не отвлечет угрозу на себя.

Мне плохо. С тех пор, как мы вылезли из машины, меня донимает тошнота. Частью сознания я продолжаю надеяться, что у меня получится ускользнуть: повалиться на месте и не вставать. Тело не повинуется, оно упрямо прет вперед, словно в мире нет занятия легче, чем переставлять ноги по тропе, как будто чувство равновесия не нарушилось, как если бы тошнота и головокружение были всецело порождены моей фантазией. Я мог его одурачить: осесть на землю и отказаться идти дальше.

И все закончится.

Но я этого не делаю.

Потому что не хочу, чтобы все заканчивалось.

Я пытаюсь снова.

— Послушай Картер, ты станешь богачом. Я буду работать на тебя до конца своей жизни. — Хороший штрих: своей жизни, не твоей; так сделка звучит выгодней. — Ты хоть знаешь, сколько я заработал для Финна за шесть месяцев? Полмиллиона. Считай, они твои.

Он не отвечает. Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему лицом. Он останавливается тоже, держа между нами дистанцию. Картер не выглядит, как палач. Ему, вероятно, около шестидесяти: седовласый, с обветренным, почти добрым лицом. Он по-прежнему отлично сложен, но похож на какого-нибудь спортивного деда — боксера или футболиста лет сорок назад, — занятого сейчас садоводством.

Он слегка качнул пистолетом в мою сторону.

— Дальше. Мы пересекли санитарные зоны, но туристы, сельские жители, разгуливающие кругом… Лишняя осторожность не помешает.

Я колеблюсь. Он удостоил меня мягким, наставляющим взглядом.

А если бы я стоял на своем? Он застрелил бы меня прямо здесь, и нес тело оставшуюся часть пути. Я представил, как он с трудом тащит мой труп, небрежно перекинутый через плечо… И тем не менее, он может показаться порядочным только на первый взгляд. На самом деле этот человек — гребаный робот: у него есть какой-то нервный имплантант, некая форма причудливой религии; все знают это.

Я шепчу:

— Картер, пожалуйста.

Он поводит пистолетом.

Я разворачиваюсь и начинаю снова идти.

Я до сих пор не понимаю, как Финн поймал меня. Я думал, что был лучшим хакером, которого он имел. Кто мог меня выследить извне? Никто! Должно быть, он посадил кого-то внутри одной из корпораций, в которую я ввинтился по его поручению, просто так, чтобы проверить меня. Параноидальный ублюдок! И я никогда не брал больше десяти процентов. Я захотел взять пятьдесят, и хотел этого добиться несмотря ни на что.

Я напрягаю свой слух, но я не могу уловить ни малейшего намека на посторонние звуки — только пение птиц, писк насекомых, треск из веток под ногами… Сраная природа. Я отказываюсь умирать здесь. Я хочу закончить свою жизнь как человек: в реанимации, максимум на морфине, в окружении очень дорогих врачей и безжалостных, безмолвных аппаратов жизнеобеспечения. Потом труп может вылететь на орбиту — желательно вокруг Солнца. Меня не волнует, сколько это стоит до тех пор, пока я не стану в конечном итоге, блин, частью естественного цикла взаимодействия углерода, фосфора, азота. Гея, я разведусь с тобою. Иди сосать питательные вещества из кого-то другого, до кого дотянешься, сука!

Напрасный гнев, потерянное время. Пожалуйста, не убивай меня, Картер: я не могу быть поглощенным обратно в бездумную биосферу. Вдруг это тронуло бы его? Что, тогда?

— Мне двадцать пять лет, мужик. Я даже не жил. Я провел последние десять лет, возясь с компьютерами. У меня даже нет детей. Как можно убить того, у кого еще даже нет детей? — На секунду я повелся на мою собственную риторику, я всерьез думаю потребовать лишиться девственности — но это перебор… и это звучит менее эгоистично, менее гедонистично — отстаивать свои права на отцовство, — чем ныть о сексе.

Картер засмеется.

— Ты хочешь бессмертия через детей? Забудь. У меня два сына. Они совсем не похожи на меня. Они совершенно другие люди.

— Да? Печально. Но я все равно хочу воспользоваться своим шансом.

— Шансом для чего? Для того, чтобы сделать вид, что ты продолжишь жить через своих детей? Для того, чтобы обмануть себя?

Я понимающе смеюсь, стараясь, чтобы это прозвучало так, словно мы разделяем шутку, которую способны оценить только два циника-единомышленника.

— Конечно, я хочу обмануть себя. Я хочу врать себе ещё пятьдесят лет. Для меня это звучит очень даже неплохо.